Чем больше усилий будете вы прилагать к тому, чтобы угодить миру, тем меньше благодарности вы дождетесь!
Один вселенский подзатыльник передается от человека к человеку, и каждый в обществе чувствует скорее не локоть, а кулак соседа.
Лучше спать с трезвым каннибалом, чем с пьяным христианином.
В глазах большинства невозмутимость равноценна всем светским приличиям.
Все, чего ожидает от нас Господь, трудно исполнить, и протому он чаще повелевает нами, нежели пытается нас убедить, И если мы повинуемся Богу, мы должны всякий раз ослушаться самих себя; вот в этом-то неповиовении самим себе и состоит вся трудность повиновения Богу.
Горе тому, кого отвлекает этот мир от божественного долга! Горе тому, кто льёт масло на волны, когда Бог повелел быть буре! Горе тому, кто стремится льстить, а не устрашать! Горе тому, кому доброе имя дороже добродетели! Горе тому, кто бежит бесчестия в этом мире! Горе тому, кто отступится от истины, даже если во лжи – спасение! Да, горе тому, кто, как говорил великий кормчий Павел, проповедуя другим, сам остаётся недостойным! … благодать тому, кто против гордых богов и владык этой земли, непреклонный, ставит всегда самого себя. Благодать тому, чьи сильные руки ещё поддерживают его, когда корабль этого предательского, подлого мира идёт ко дну у него под ногами. Благодать тому, кто не поступится крупицей правды, но будет разить, жечь, сокрушать грех, даже сокрытый под мантиями сенаторов и судий. Благодать, высокая как брамсель, благодать тому, кто не признаёт ни закона, ни господина, кроме Господа своего Бога, у кого одно отечество – небеса.
Нет такого качества в нашем мире, которое продолжало бы существовать вне контраста.
Благородство всегда немножко угрюмо.
Все трагически великие люди становятся таковыми в силу своей затаенной болезненности… всякое смертное величие есть только болезнь.
Лучше плавать с угрюмым хорошим капитаном, чем с капитаном веселым и плохим.
Простейшие проблемы, они и есть самые мудреные.
Сомнение во всех истинах земных и знание по наитию кое-каких истин небесных — такая комбинация не приводит ни к вере, ни к неверию, но учит человека одинаково уважать и то и другое.
Подлинная сила никогда не мешает красоте и гармонии, она сама нередко порождает их.
Как бы неразумно ни вели себя животные, человек всех неизмеримо превосходит своим безумием.
Собственность — половина закона… но часто собственность — это весь закон, а не половина.
Все в мире имеет смысл, даже законы.
Что сеется в уничижении, восстает во славе.
Хоть человеку и свойственно любить своего ближнего, все-таки человек — животное деньголюбивое, и эта склонность слишком часто препятствует проявлению его благожелательства.
Человеческое безумие есть небесные разум; и человек, покинув пределы земного смысла, приходит под конец к высшей мысли, что в глазах рассудка представляется нелепой и дикой; и тогда — на счастье ли, на горе — он становится непреклонным и равнодушным, как и его бог.
Тот смертный, в ком больше веселья, чем скорби, смертный этот не может быть прав — он либо лицемер, либо простак.
Существует мудрость, которая есть скорбь; но есть также скорбь, которая есть безумие.
Рожденный в муках, человек должен жить в терзаниях и умереть в болезни.
Если ты не можешь извлечь из мира ничего лучшего, извлеки из него по крайней мере хороший обед.
Для того чтобы создать большую книгу, надо выбрать большую тему. Ни один великий и долговечный труд не может быть написан о блохе, хотя немало было на свете людей, которые пытались это сделать.
Все несчастья естественно порождают себе подобных.
Свет в лицо — это еще хуже, чем пистолет в висок.
Единственный истинный владелец — тот, кто командует.
Среди смертных нет больших тиранов, чем умирающие.
В этой жизни нет прямого, неотвратимого развития; мы движемся не по твердым ступеням, чтобы остановиться у последней, — от младенческой бессознательности, через бездумную веру детства, через сомнение подростка (всеобщий жребий), скептицизм, а затем и неверие к задумчивому отдохновению зрелости, которое знаменуется словами «Если б». Нет, пройдя одну ступень, мы описываем круг еще и еще раз и всегда остаемся одновременно и младенцами, и детьми, и подростками, и мужчинами с вечным «Если б». … Наши души подобны сиротам, чьи невенчанные матери умерли в родах; тайна нашего отцовства лежит в могиле, и туда мы должны последовать, чтобы узнать ее.
За одно мгновение великие сердца подчас переживают в острой муке всю ту сумму мелких страданий, какие у слабого человека бывают милосердно растянуты на целую жизнь. И потому эти сердца, хоть каждый раз их боль бывает мимолетна, скапливают в себе за жизнь целые века скорби, составленные из непереносимых мгновений; ибо у благородных душ даже не имеющая измерений точка их центра обширнее, чем круги более низменных натур.
Думать — дерзость. Одному только богу принадлежит это право, эта привилегия. Размышление должно протекать в прохладе и в покое, а наши бедные сердца слишком сильно колотятся, наш мозг слишком горяч для этого.
Все то, что выводит из себя и оскорбляет человека, бестелесно, хоть бестелесно только как оъект, но не как источник действия.
Каковы «да» и «нет» человека, таков и характер его. Скорое «да» или «нет» отличает живой, твердый, решительный характер, медленное же — осмотрительный и боязливый.
Как ни велико интеллектуальное превосходство одного человека, оно никогда не сможет принять форму реальной, ощутимой власти над другими людьми, не прибегай он к помощи различных внешних уловок и наружных укреплений, которые сами по себе всегда более или менее подлы и мелки.
Только мелкие сооружения доводит до конца начавший строительство архитектор, истинно же великие постройки всегда оставляют ключевой камень потомству!
Сказанное в пылу гнева не оставляет следов.
Бессмертие — это всего лишь вездесущность во времени.
Смех — самый разумный и самый легкий ответ на все, что непонятно на этом свете.
Если мы даем наши имена нашим детям (справедливо полагая в данном случае отцов изобретателями и держателями патентов), точно так же следует нам называть в нашу собственную часть и всякое другое наше произведение.
Все видимые предметы — только картонные маски. Но в каждом явлении — в живых поступках, в открытых делах — проглядывают сквозь бессмысленную маску неведомые черты какого-то разумного начала. И если ты должен разить, рази через эту маску! Как иначе может узник выбраться на волю, если не прорвавшись сквозь стены своей темницы?
Если что-то могло меня оскорбить, значит, и я могу поразить его; ведь в мире ведется честная игра, и всякое творение подчиняется зову справедливости.
Внешний мир только слегка сдерживает нас, а влекут нас вперед лишь самые глубинные нужды нашего существа!
Из всех орудий, какими пользуются под луной, чаще всего приходят в негодность люди.
Редко чья храбрость устоит против длительных размышлений, не перемежаемых действием.
Кого неотступные думы превращают в Прометея, вечно будет кормить стервятника кусками своего сердца; и стервятник его — то существо, которое он сам порождает.
В минуты величайшего возбуждения люди презрительно отметают всякие низменные интересы; но такие минуты быстролётны. Обычное, естественное состояние для этого божьего творения — жалкое корыстолюбие.
Живи и ты в этом мире, оставаясь не от мира сего. … Не горячись на экваторе, не теряй кровообращение на полюсе. Подобно великому куполу собора Святого Петра и подобно великому киту, при всякой погоде сохраняй, о человек! собственную температуру.
О самом удивительном не говорят; глубокие воспоминания не порождают эпитафий.
Всякая глубокая, серьезная мысль есть всего лишь бесстрашная попытка нашей души держаться открытого моря независимости, в то время как все свирепые ветры земли и неба стремятся выбросить ее на предательский, рабский берег.
Самую надежную и полезную храбрость рождает трезвая оценка грозящей опасности, но также еще и то, что совершенно бесстрашный человек — гораздо более опасный товарищ в деле, чем трус.
Когда мы гоняемся за туманными тайнами своих грез или бросаемся в мучительную погоню за демоническими видениями, какие рано или поздно обязательно начинают манить душу всякого смертного, — когда мы преследуем их по всему этому круглому шару, они либо увлекают нас с собой в бесплодные лабиринты, либо награждают пробоиной и бросают на полдороге.
