Природа и История суть два способа представления действительности в картине мира.
Общедоступное введение А.П. Дубнов
Жизнь есть переплетение «причин и действий» а потому надо действовать.
Общедоступное введение А.П. Дубнов
Поступай так, как будто принципы твоей деятельности должны стать, при посредстве твоей воли, всеобщими законами природы!
Общедоступное введение А.П. Дубнов
У России два пути — либо всеславянский союз, как непременное условие расцвета самобытной славянской культуры, либо потеря всякого культурно-исторического значения.
Общедоступное введение А.П. Дубнов
Культура — аристократична, цивилизация — демократична.
Общедоступное введение А.П. Дубнов
Творение — следовательно организм — следовательно живое лицо.
Абсолютная истина — абсолютная ложь, пустой лживый звук. Идеи так же смертны, как души и организмы. Истины математики и логики так же относительны, как биологии и богословия. Трансцендентальная вечность знания так же химерична, как вечность трансцендентального бытия.
Человеческая история не что иное, как итоги отдельных огромных жизней.
Количество форм исторических явлений ограничено, типы эпох, ситуаций и личностей повторяются.
Природа есть образ, в котором человек высокой культуры придает единство и значение непосредственным впечатлениям своих чувств. История — это образ, — при помощи которого воображение человека стремится почерпнуть понимание живого бытия мира по отношению к собственной жизни и таким способом придать ей углубленную действительность. Способен ли он справиться с этими образами и который из них больше властен над его бодрствующим сознанием — вот в чем основной вопрос всякого человеческого существования.
Чужой для своего времени. Только из такого сочетания с проблемой времени развивается психология собирателя.
Жизнь есть осуществление душевно возможного и новое понятие душевно невозможного устанавливает новую точку зрения на вещи.
Мыслитель обязан устранить все личное из своих комбинаций.
О каждом отдельном организме мы знаем, что тем, образ и продолжительность его жизни, или каждого отдельного проявления жизни, является чем-то определенным. Никто не будет ожидать от тысячелетнего дуба, что именно теперь должно начаться его подлинное развитие. Никто не ожидает от гусеницы, с каждым днем растущей на его глазах, что этот рост может продолжиться еще несколько лет. Каждый в этом случае с полной уверенностью сочувствует определенную границу. И это чувство является ни чем иным, как чувством органической формы. Но по отношению к высшему человечеству в смысле будущего царит безграничный тривиальный оптимизм. Здесь замолкает голос всякого психологического и физиологического опыта, и каждый отыскивает в случайном настоящем «возможности» особенно выдающегося линейнообразного «дальнейшего развития» только потому, что он их желает.
У «человечества» нет никакой цели, никакой идеи, никакого плана, так же как нет цели у вида бабочек или орхидей. «Человечество» — пустое слово. Стоит только исключить этот фантом из круга проблем исторических форм, и на его месте перед нашими глазами обнаружится неожиданное богатство настоящих форм. Тут необычайное обилие, глубина и разнообразие жизни, скрытые до сих пор фразой, сухой схемой или личными «идеалами».
Обязательное всеобщее знание есть только ложное заключение от себя к другим.
Социальные и сексуальные, а также чисто политические явления играют роль причин, а религиозные, умственные и художественные — роль действий.
Цивилизация есть неизбежная судьба культуры.
Абстрактное начало, в котором выражается сила цивилизации, а именно — денег.
Энергия культурного человека устремлена во внутрь, энергия цивилизованного — на внешнее.
Где нет фактов, там правит чувство.
О том, что не охватывает и не изменяет всей жизни эпохи вплоть до ее сокровенных глубин, лучше было бы не говорить.
Человек как элемент и носитель мира есть не только член природы, но и член истории, этого второго космоса, иначе устроенного и имеющего иное содержание, космоса, который все метафизики оставляли в пренебрежении ради первого.
Божество действенно в живом, а не в мертвом. Оно в становящемся и изменяющемся, а не в ставшем и оцепенелом. Поэтому разум в своем устремлении к Божественному имеет дело исключительно со становящимся и живым, рассудок же со ставшим и оцепеневшим в целях использования его.
Становление может быть только переживаемо и прочувствовано глубокого бессловесного понимания. На этом основано так называемое знание людей.
Природа — это то, что исчислимо. История есть совокупность всего того, что не имеет отношения к математике.
Невысказываемое и безобразное должно постоянно оставаться сокровенным.
Боязнь мира, несомненно, есть наиболее творческое из всех исконных чувствований.
Историю переживает тот, кто созерцает и то и другое как становящееся, находящееся в процессе завершения; природу познает тот, кто разлагает их как ставшее, завершенное.
Знание есть власть. Под этим разумеется власть над судьбой. … В этом глубочайший корень различия идеалистических и реалистических мировоззрений. Оно отвечает двоякому значению слова «боязливый». Одни возникают из боязливого благоговения, другие — из отвращения (боязни) к недостижимому. Одни созерцают, другие хотят подчинить, механизировать, обезвредить.
Мы убиваем живущее, когда заключаем его в пространство, лишенное жизни и делающее безжизненным. В рождении уже заложена смерть, в осуществлении — бренность.
Тот, кто думает отыскать имманентную логику истории в причинной последовательности легко различаемых отдельных событий, всегда, если он искренен, найдет только бессмысленную шутовскую комедию.
Смысл всякого предела есть бренность. Не существует вечных символов.
Духовно возможное, еще подлежащее завершению, называется будущим. Завершенное называется прошедшим.
Всякая символика проистекает из страха. Она знаменует защиту. Она есть выражение глубокого страха в старом двойном значении слова; ее язык форм говорит одновременно о враждебности и благоговении.
Все преходящее — только подобие. … Всякое искусство смертно, не только отдельные произведения его, но само искусство. … Гибнет всякая мысль, всякий догмат, всякая наука, когда угасают души и умы, в мире которых их «вечные истины» с необходимостью переживались как нечто непреложное.
Только высшая душа владеет осмысленно устроенным миром как своей собственностью, и мир существует только по отношению к душе. Действительность, следовательно, есть общее выражение живого и подвижного бытия, его откровение и отражение в ставшем и протяженном.
Проанализировать чувство — значит математически трактовать, ограничивать, делить и измерять подменивший его пространственный призрак.
Популярность есть ясность и близость, передний план мгновенное и наличное, в котором непосредственное чувственное ощущение оказывается сильнее пространства.
Только положение в совокупности макрокосма сообщает открытию и его применению характер глубины или поверхности.
Все исправители мира суть социалисты.
Жить — значит бороться и добиваться.
Моралей столько же, сколько и культур, не больше и не меньше. Ни у кого нет свободы выбора. … в каждом выражении жизни любого культурного человека имеется изначальный, a priori в строжайшем кантовском смысле, свой склад, который заложен глубже всякого сознательного суждения.
Общечеловеческой этики не существует.
Этическая форма есть форма становления и жизни, логическая — форма ставшего и познанного.
Только больной ощущает свои члены.
Счастье минуты достойно презрения.
Числа должны быть только ключом к тайне. Для одних цифр ни одни значительный человек не согласился бы на жертву.
В основании всякого «знания» природы, хотя бы и самого точного, лежит религиозная вера.
Человек создает Бога по своему образу.
У существования имеются такт и направление, бодрствование есть напряжение и протяжение.
Человеческое мышление — это глазное мышление, наши понятия выведены из зрения, а вся вообще логика представляет собой воображаемый светомир.
Кто способен доказывать, больше не страшится.
Деятельный человек — человек целостный; в созерцателе же один-единственный орган желает действовать без тела и против него.
Что отличает государственного деятеля, так это способность абсолютно безошибочно проницать массовые души, возникающие и распадающиеся в потоке времени, — определять их мощь и время жизни, их ориентацию и намерения; вопрос же о том, сможет ли он ими управлять, или они увлекут его за собой, также остается уделом случая.
В человечекой истории никакого смысла нет, что глубинным значением обладают лишь жизненные течения отдельных культур.
Чего человек не изведал сам, того он не переживет и в отношении другого.
Всегда бывает важен не первоначальный смысл формы, но лишь сама форма, в которой деятельное ощущение и понимание наблюдателя обнаруживают возможность для собственного творчества.
Смыслы непередаваемы.
Чем смиренней кто-либо перенимает чужую религию, те с большей полнотой она принимает форму его души.
Нет больше дворян и буржуазии, нет свободных и рабов, нет греков и варваров, нет правоверных и неверных, его лишь жители мировых столиц и провинциалы.
Когда в сознании возникают жизненные вопросы вообще, оказывается под вопросом сама жизнь.
В конце концов язык и истина взаимно друг друга исключают.
Слабые остаются сидеть сиднем на своем клочке.
Всякий поступок изменяет душу деятеля.
Говорят официально, чтобы сказать немногое, и говорят с воодушевлением, чтобы совсем ничего не сказать.
Разве поможешь душе, упразднив собственность?
Лишь то, чего желает человек, имеет свойство быть благим или злым.
Надо быть героем или святым. Меж ними не мудрость, но заурядность.
Любить можно лишь то, чему твоя вера приписывает долговременность существования.
История в великом смысле начинается одновременно с культурой.
Честь — вопрос крови, а не рассудка.
Дурак тот, кто сражается из гордыни и ради чести.
Экономике желательно государство, которое было бы слабым и служило бы ей.
В конечном счете каждый отдельный человек и даже каждое мгновение его существования обладает собственной расой.
Все вообще современные языки могут привести к взаимопониманию лишь в соединении с другими видами языка. Самими по себе ими не пользовались нигде и никогда.
Ложь, можно сказать, явилась на свет с отделением языка от речи. Знаки стабильны, а значения нет; вначале это ощущают, потом об этом знают, и, наконец, этим пользуются.
Иудеи представляют собой единственное в мировой истории явление лишь до тех пор, пока к ним изначально относятся именно так.
Глуп тот правитель, что желает улучшить религию, имея в виду политические, практические цели. Но глуп и тот моральный проповедник, который желает внести в мир действительности истину, справедливость, мир, согласие. Никакой вере не удалось до сих пор хоть чем-то изменить мир, и никакой факт никогда не сможет опровергнуть веру.
«Ислам» — это именно невозможность «я» в качестве свободной силы перед лицом божественного.
Сомнение в вере ведет к знанию, а сомнение в знании, после эпохи критического оптимизма — обратно к вере.
Великая мораль возможна лишь с учетом смерти, и возникает она из заполняющего собой все существование страха перед метафизическими основаниями и следствиями, из любви, преодолевающей жизнь, из сознания того, что неизменно находишься под обаянием каузальной системы священных заповедей и целей, которую следует лишь почитать как истинную, либо полностью от нее отказаться.
Необходимо решиться на попытку всецело абстрагироваться от собственных убеждений, чтобы рассматривать их все как в равной степени чуждые.
Мудрец — это человек надлежащей середины.
Самое важное в стране — это народ; следом за ним идут полезные боги земли и зерна; и наименее важен правитель.
Человек чуждой культуры может быть наблюдателем, а значит — историком, описывающим прошлое, однако никогда он не может быть политиком, т.е. человеком, который ощущает, как в нем бьется будущее.
Борьба между мужчиной и женщиной вечно происходит ради крови, ради женщины. Женщины как время — это то, для чего существует история государств.
Мужчина поднимается в своей истории, пока не возьмет будущее своей страны в собственные руки, и тут является женщина и ставит его на колени.
Потерять честь — значит быть уничтоженным для жизни, времени, истории. Честь сословия, семьи, мужчины и женщины, народа и отчизны, честь крестьянина, солдата, даже бандита: честь означает, что жизнь в данной личности чего-то стоит, что она обладает историческим рангом, выделенностью, знатностью.
Снести оскорбление, забыть поражение, заскулить перед врагами — все это говорит о жизни, сделавшейся нестоящей и излишней, в которой, однако, нет ничего общего со священнической моралью, которая не цепляется за жизнь, сделавшуюся к тому же столь заподозренной, но вообще от нее абстрагируется, а с ней — и от чести.
Культура — это существование наций в государственной форме.
Война — творец всего великого. Все значительное в потоке жизни возникло как следствие победы и поражения.
Во всяком здоровом государстве буква писаной конституции (Verfassung) имеет меньшее значение в сравнении с использованием живой «формы» (Verfassung) в спортивном смысле, которую нация исподволь, совершенно сама собой, черпает из времени, из собственного положения, но в первую очередь из своих расовых свойств.
Дух мудрит, а деньга велит — таков порядок во всех клонящихся к закату культурах.
Мужество войска зависит от доверия командованию, доверия, т.е. добровольного отказа от критики.
Это жизнь бессовестна, а не отдельный человек.
С помощью денег демократия уничтожает саму себя — после того как деньги уничтожили дух.
Если жизни суждено быть великой, она сурова. Такая жизнь допускает выбор только между победой и поражением, и жертвы, принесенные за победу, составляют часть ее.
Мир во всем мире — … — содержит в себе частный отказ колоссального большинства от войны, однако одновременно с этим и неявную их готовность сделаться добычей других, которые от войны не отказываются. Начинается все желанием всеобщего примирения, подрывающим государственные основы, а заканчивается тем, что никто пальцем не шевельнет, пока беда затронула лишь соседа. … Сколько бы раз мир во всем мире не воцарялся, всякий раз он означает не что иное, как рабство всего человечества под руководством небольшого числа настроенных властвовать натур.
Народ действителен только в отношении к другим народам. Однако именно поэтому естественное, расовое отношение между ними — это война.
Политически одаренных народов нет в природе. Есть только такие народы, которые крепко удерживаются в руках правящего меньшинства и потому ощущают себя «в хорошей форме» (gut in Verfassung)
Наиважнейшим является не способность действовать, но способность повелевать. Лишь в этом одиночка перерастает самого себя и становится центром деятельного мира.
Крепкая традиция притягивает к себе таланты со всех сторон и с небольшими дарованиями добивается больших успехов.
Основные формы государства и политической жизни, направление и состояние их развития даются временем и изменению не подлежат.
Чем основательнее было проведено в плане политическом уничтожение органических членений по сословиям и профессиям, тем бесформеннее, тем беспомощнее делается масса избирателей, тем безусловнее оказывается она отдана на откуп новым силам, партийным верхушкам, которые всеми средствами духовного принуждения навязывают толпе собственную волю и методами, остающимися в итоге незримыми и непонятными толпе, ведут меж собой борьбу за господство, пользуясь общественным мнением исключительно как выкованным своими же руками оружием, обращаемым ими друг против друга.
На демократической почве конституционные права без денег — ничто, с деньгами же — все.
Для толпы истина — это то, что приходится читать и слышать постоянно.
Политика жертвует людьми ради цели; они гибнут за идею; экономика дает им возможность только пропадать. Война — творец, голод — губитель всего великого.
Изначальная война — это всегда также и грабительская война, изначальная торговля теснейшим образом связана с грабежом и пиратством.
Можно стремиться к добыче ради власти и к власти ради добычи.
Только когда человек действительно перестает воспринимать свое предприятие ка частное дело, а цель его усматривает лишь в накоплении имущества, он может сделаться из предпринимателя государственным деятелем. Однако для людей из мира политики существует обратная опасность — что их воля и мышление опустятся от исторических задач до простого попечения о частном жизнеобеспечении.
Всякая идея, чтобы реализоваться, должна быть вначале переосмыслена в деньгах.
Всякий поток существования состоит из меньшинства вождей и большинства ведомых, а значит, всякая экономика — из труда руководящего и исполнительского. … Меру задает изобретатель паровой машины, а не кочегар. Мышление — вот что важно.
Ради машины ценной становится и человеческая жизнь.
Деньги будут преодолены и упразднены только кровью.
Жизнь и только жизнь, имеет значение в истории, жизнь и раса, и торжество воли к власти, а никак не победа истин, изобретений или денег.
Каждая культура имеет ограниченное число возможностей своего выражения, она появляется, зреет, увядает и никогда не возрождается. Эпохальные циклы не имеют между собой какой-либо явной связи — в их исторической жизни оказывается целью сама жизнь, а не её результат. Отношения между цивилизацией и культурой внутри каждого цикла и выступают основной пружиной всех исторических коллизий и превращений.
