— Как же можно убедить тех, кто и слушать-то не станет?
— Никак.
Кто вел жизнь упорядоченную и был человеком добродушным, тому и старость лишь в меру трудна. А кто не таков, тому и старость, и молодость бывает в тягость.
Как поэты любят свои творения, а отцы — своих детей, так и разбогатевшие люди заботливо относятся к деньгам — не только в меру потребности, как другие люди, а так, словно это их произведение. Общаться с такими людьми трудно: ничто не вызывает их одобрения, кроме богатства.
Долг друзей делать что-нибудь хорошее своим друзьям и не причинять им никакого зла.
Не справедливо отдавать каждому должное, но справедливо воздавать каждому надлежащее.
Тот нам друг, кто и кажется хорошим, и на самом деле хороший человек. А кто только кажется , а на деле не таков, это кажущийся, но не подлинный друг. То же самое нужно установить и насчет наших врагов.
Те из людей, друг мой, кому нанесен вред, обязательно становятся несправедливыми?
Устанавливает же законы всякая власть в свою пользу: демократия — демократические законы, тирания — тираническая, так же и в остальных случаях.
Всякий, кто чем-либо управляет, никогда, поскольку он управитель, не имеет в ввиду и не предписывает того, что пригодно ему самому, но только то, что пригодно его подчиненному, для которого он и творит.
Такова тирания: она то исподтишка, то насильственно захватывает то, что ей не принадлежит, — храмовое и государственное имущество, личное и общественное — и не постепенно, а единым махом. Частичное нарушение справедливости, когда его обнаружит, наказывается и покрывается величайшим позором. Такие частичные нарушители называются, смотря по виду своих злодеяний, то святотатцами, то похитителями рабов, то взломщиками, то грабителями, то ворами. Если же кто, мало того что лишит граждан имущества, еще и самих из поработит, обратив в невольников — его вместо этих позорных наименований называют преуспевающим и благоденствующим, и не только его соотечественники, но и чужеземцы, именно потому, что знают: такой человек сполна осуществил несправедливость. Ведь те, кто порицает несправедливость, не порицают совершение несправедливых поступков, они просто боятся за себя, как бы им самим не пострадать. Так-то вот, Сократ: несправедливость, достаточно обширная, сильнее справедливости, в ней больше силы, свободы и властности, а справедливость, как я с самого начала и говорил, — это то, что пригодно сильнейшему, несправедливость же целесообразна и пригодна сама по себе.
Хорошие люди потому и не соглашаются управлять — ни за деньги, ни ради почета: они не хотят прозываться ни наемниками, открыто получая вознаграждение за управление, ни ворами, тайно пользуясь его выгодами; в свою очередь и почет их не привлекает — ведь они не честолюбивы. Чтобы они согласились управлять, надо обязать их к этому и применять наказания. Вот, пожалуй, причина, почему считается постыдным добровольно домогаться власти, не дожидаясь необходимости. А самое великое наказание — это быть под властью человека худшего, чем ты, когда сам ты не согласился управлять. Мне кажется, именно из опасения такого наказания порядочные люди и управляют, когда стоят у власти: они приступают тогда к управлению не потому, что идут на что-то хорошее и находят в этом удовлетворение, но по необходимости, не имея возможности поручить это дело кому-нибудь, кто лучше их или им подобен.
У каждой вещи есть свое назначение, то у нее должны быть и свои достоинства.
Славой … обязан не самому себе, а своему городу.
Не для того ли вообще и существует искусство, чтобы отыскивать и изобретать, что кому пригодно?..
Любое искусство — не то, что ему самому пригодно (в этом ведь оно не нуждается), а то, что пригодно его предмету..
Следовательно, любое искусство имеет в виду пригодное не сильнейшему, а слабейшему, которым оно и руководит..
Каждое искусство делает свое дело и приносит пользу соответственно своему назначению.
Кто не воюет, тем не нужен и справедливый человек?..
Когда деньги бесполезны, тогда-то и полезна справедливость?..
Справедливость при пользовании чем-нибудь не полезна, а при непользовании полезна?
Стало быть, справедливость — это не слишком важное дело, раз она бывает полезной лишь при бесполезности.
Во всех государствах справедливостью считается одно и то же, а именно то, что пригодно существующей власти.
Если справедливый человек способен сохранить деньги, то он способен и похитить их..
Значит, справедливый человек оказывается каким-то вором..
Значит, справедливо быбо бы вредить несправедливым, и приносить пользу справедливым людям.
Справедливо делать добро другу, если он хороший человек, и зло — врагу, если он человек негодный?..
Не дело справедливого человека вредить — ни Другу, ни кому-либо иному; это дело того, кто ему противоположен, то есть человека несправедливого.
Пригодное для сильнейшего нисколько не более справедливо, чем не пригодное.
Справедливость и справедливое — сущности это чужое благо, это нечто, устраивающее сильнейшего, правителя, а для подневольного исполнителя это чистый вред, тогда как несправедливость — наоборот: она правит, честного говоря, простоватыми, а потому и справедливыми людьми. Подданные осуществляют то, что пригодно правителю, так как в его руках сила. Вследствие их исполнительности он преуспевает, а сами они — ничуть.
Справедливый человек везде поигрывает сравнительно с несправедливым.
Справедливый человек хочет обладать преимуществом сравнительно не с подобным ему человеком, а с тем, кто на него не похож, между тем как несправедливый хочет им обладать сравнительно с обоими — и с тем, кто подобен ему, и с тем, кто на него не похож..
Следовательно, справедливый человек схож с человеком мудрым и достойным, а несправедливый — с человеком плохим и невеждой..
Справедливость — это добродетель и мудрость, а несправедливость — порочность и невежество..
Несправедливость вызывает раздоры, ненависть, междоусобицы, а справедливость — единодушие и дружбу.
Совершенно несправедливые совершенно не способны и действовать.
У человека несправедливого — коль скоро он намерен именно таковым быть — верным приемом в его несправедливых делах должна быть скрытность. Если его поймают, значит, он слаб. Ведь крайняя степень несправедливости — это казаться справедливым, не будучи им на самом деле. (чтобы утаиться, мы составим союзы и сообщества; существуют и наставники в искусстве убеждать, от них можно заимствовать судейскую премудрость и умение действовать в народных собраниях: таким образом, мы будем прибегать то к убеждению, то к насилию, так, чтобы всегда брать верх и не подвергаться наказанию).
Вообще-то никто не придерживается справедливости по доброй воле: всякий осуждает несправедливость из-за своей робости, старости или какой-либо иной немощи, то есть потому, что он просто не в состоянии ее совершить.
Творить несправедливость, оставаясь притом безнаказанным, это всего лучше, а терпеть несправедливость, когда ты не в силах отплатить — всего хуже. Справедливость же лежит посреди между этими крайностями, и этим приходится довольствоваться, но не потому, что она благо, а потому, что люди ценят ее из-за своей собственной неспособности творить несправедливость.
Для тела — гимнастическое воспитание, а для души — мусическое.
Нельзя рассказывать юному слушателю, что, поступая крайне несправедливо, он не совершает ничего особенного, даже если он любым образом карает своего совершившего проступок отца, и что он просто делает то же самое, что и первые, величайшие боги.
Бог — причина не всего, а только блага.
Бог, раз он благ, не может быть причиной всего вопреки утверждению большинства. Он причина лишь немногого для людей, а во многом он неповинен: ведь у нас гораздо меньше хорошего, чем плохого. Причиной блага нельзя считать никого другого, но для зла надо искать какие-то иные причины, только не бога.
Богам ложь по существу бесполезна, людям же она полезна в виде лечебного средства, ясно, что такое средство надо предоставить врачам, а несведующие люди не должны к нему прикасаться. … правителям государства надлежит применять ложь как против неприятеля, так и ради своих граждан — для пользы своего государства, но всем остальным к ней нельзя прибегать.
Правильной любви свойственно любить скромное и прекрасное, притом рассудительно и гармонично.
Я не считаю, что, когда тело у человека в порядке, оно своими собственными добрыми качествами вызывает хорошее душевное состояние; по-моему, наоборот, хорошее душевное состояние своими добрыми качествами обусловливает наилучшее состояние тела.
Простота в мусическом искусстве дает уравновешенность души, в области же гимнастики — здоровье тела.
Кто в положенный человеку срок не способен жить, того, не нужно и лечить, потому что такой человек бесполезен и для себя, и для общества.
Люди порядочные в свои молодые годы кажутся простоватыми и легко поддаются обману со стороны людей несправедливых — ведь у них самих нет никаких черточек, созвучных людям испорченным.
Порочность никогда не может познать ни добродетель, ни самое себя, тогда как добродетель человеческой природы, своевременно получившей воспитание, приобретет знание и о самой себе, и о порочности. Именно такой человек, кажется мне, и становится мудрым.
От бедности, и от богатства — хуже становятся как изделия, так и сами мастера.
Богатство и бедность. Одно ведет к роскоши, лени, новшествам, другая кроме новшеств — к низостям и злодеяниям.
Государство можно увеличивать лишь до тех пор, пока оно не перестает быть единым, но не более этого.
Каждого из граждан надо ставить на то одно дело, к которому у него есть способности, чтобы, занимаясь лишь тем делом, которое ему присуще, каждый представлял бы собою единство, а не множество: так и все государство в целом станет единым, а не множественным.
У друзей все общее.
Мужество я считаю некой сохранностью, что сохраняет определенное мнение об опасности, — что она такое и какова она. Образуется это мнение под воспитывающим воздействием закона.
Рассудительность — это власть над определенными удовольствиями и вожделениями — так ведь утверждают, приводя выражение «преодолеть самого себя».
Множество самых разнообразных вожделений, удовольствий и страданий легче всего наблюдать у женщин и у домашней челяди, а среди тех, кого называют свободными людьми, — у ничтожных представителей большинства. А простые, умеренные [переживания], продуманно направленные с помощью разума и правильного мнения, ты встретишь у очень немногих, лучших по природе и по воспитанию.
Когда человек сознает, что он поступает несправедливо, то, чем он благороднее, тем менее способен негодовать на того, кто, по его мнению, вправе обречь его на голод, стужу и другие подобные муки: это не возбудит в нем гнева. Ну, а когда он считает что с ним поступают несправедливо, он вскипает, раздражается и становится союзником того, что ему представляется справедливым, и ради этого он готов переносить голод, стужу и все подобные этим муки, лишь бы победить; он не откажется от своих благородных стремлений — либо добиться своего, либо умереть, разве что его смирят доводы собственного рассудка, который отзовет его наподобие того, как пастух отзывает свою собаку.
Заниматься своим делом и не вмешиваться в чужие — это и есть справедливость.
Прекрасное — трудно.
По своей природе несправедливость такова, что ей подобает быть в рабстве у господствующего начала.
Чист лишь тот, кому отпущена вина.
Раз мы будем ставить женщин на то же дело, что и мужчин, надо и обучать их тому же самому. … Ведь мужчинам мы предназначили заниматься мусическим и гимнастическим искусствами. Значит, и женщинам надо вменить в обязанность заниматься обоими этими искусствами, да еще и военным делом; соответственным должно быть и использование женщин.
Пустой человек тот, кто считает смешным что-нибудь иное, кроме дурного; и когда он пытается что-либо осмеять, он в чем-то другом усматривает проявление смешного, а не в глупости и пороке; а когда он усердствует в стремлении к прекрасному, он опять-таки ставит себе какую-то иную цель, а не благо.
Упал ли кто в небольшой купальный бассейн или в самую середину огромного моря, все равно он старается выплыть.
Может ли для государства быть что-нибудь лучше присутствия в нем самых лучших женщин и мужчин?
Что полезное прекрасно, а вредное — постыдно [безобразно]
Лучшие мужчины должны большей частью соединяться с лучшими женщинами, а худшие, напротив, с самыми худшими и что потомство лучших мужчин и женщин следует воспитывать, а потомство худших — нет, раз наше небольшое стадо должно быть самым отборным. Но что это так делается, никто не должен знать, кроме самих правителей, чтобы не вносить ни малейшего разлада в отряд стражей.
Женщина пусть рожает государству начиная с двадцати лет и до сорока, а мужчина — после того, как у него пройдет наилучшее время для бега: начиная с этих пор пусть производит он государству потомство вплоть до пятидесяти пяти лет.
Мудрость. Мужественность. Рассудительность. Справедливость.
Где большинство говорит об одном и том же: «Это — мое!» или «это — не мое!», там, значит, наилучший государственный строй.
Лишь женскому, мелочному образу мыслей свойственно считать врагом даже тело умершего, хотя неприятель уже бежал и осталось лишь то, с помощью чего он сражался!
Пока в государствах не будут царствовать философы, либо так называемые нынешние цари и владыки не станут благородно и основательно философствовать и это не сольется воедино — государственная власть и философия, и пока не будут в обязательном порядке отстранены те люди — а их много, — которые ныне стремятся порознь либо к власти, либо к философии, до тех пор, дорогой Главкон, государствам не избавиться от зол, да и не станет возможным для рода человеческого и не увидит солнечного света то государственное устройство, которое мы только что описали словесно. .. ведь трудно людям признать, что иначе невозможно ни личное их, ни общественное благополучие.
Кого же считать подлинными философами?
Кто охотно готов отведать от всякой науки, кто с радостью идет учиться и в этом отношении ненасытен, того мы вправе будем назвать философом.
Тех, кто любит усматривать истину.
Тех, кто ценит все существующее само по себе, должно называть философами [любителями мудрости], а не любителями мнений.
Способность к знанию — самая мощная из всех способностей.
Мнение более смутно, чем знание, но яснее чем незнание.
О тех, кто замечает много прекрасного, но не видит прекрасного самого по себе и не может следовать за тем, кто к нему ведет, а также о тех кто замечает много справедливых поступков, но не справедливость самое по себе и так далее, мы скажем, что обо всем этом у них имеется мнение, но они не знают ничего из того, что мнят.
Не положено сердиться на правду.
Не дело правителя просить, чтобы подданные ему подчинялись, если только он действительно на что-нибудь годится.
При чуждом ей питании самая совершенная природа становится хуже, чем посредственная.
Различна природа необходимого и благого.
Толпе не присуще быть философом. … И значит, те, кто занимается философией, неизбежно будут вызывать ее порицание.
Все великое неустойчиво.
На высшей степени — разум, на второй — рассудок, третье место удели вере, а последнее — уподоблению.
То, что вырастает само собой, никому не обязано своим питанием, и там не может возникнуть желание возместить по нему расходы.
Никто не докажет нам, будто можно сделать попытку каким-нибудь иным путем последовательно охватить все, то есть сущность любой вещи: ведь все другие способы исследования либо имеют отношение к человеческим мнениям и вожделениям, либо направлены на возникновение и сочетание [вещей] или же целиком на поддержание того, что растет и сочетается.
Познание. Рассуждение. Вера. Уподобление. Оба последних, вместе взятые, составляют мнение, оба первых — мышление. Мнение относится к становлению, мышление — к сущности. И как сущность относится к становлению, так мышление — к мнению.
Свободнорожденному человеку ни одну науку не следует изучать рабски. Правда, если тело насильно наставляют преодолевать трудности, оно от этого не делается хуже, но насильственно внедренное в душу знание непрочно.
У различных людей непременно бывает столько же видов духовного склада, сколько существует видов государственного устройства.
Где бы ты ни увидел бедняков в государстве, там укрываются и те, что воруют, срезают кошельки, оскверняют храмы и творят много других злых дел.
Ни одна перемена не происходит у юноши с такой быстротой и силой, как превращение любви к почестям в любовь к деньгам.
Черезмерная свобода, по-видимому, и для отдельного человека, и для государства обращается не по что иное, как в чрезмерное рабство. …иначе говоря, из крайней свободы возникает величайшее и жесточайшее рабство.
Человек становится полным тираном тогда, когда он пьян, или слишком влюбчив, или же сошел с ума от разлития черной желчи, — а все это из-за того, что либо такова его натура, либо привычки, либо то и другое.
Нет более жалкого государства, чем управляемое тиранически, и более благополучного, чем то, в котором правят цари.
Хуже придется тому, кто внутренне плохо устроен, то есть человеку с тираническими наклонностями, если он не проведет всю свою жизнь как частное лицо, а будет вынужден каким-то случаем действительно стать тираном и, не умея справиться с самим собой, попытается править другими. Это вроде того, как если бы человек слабого здоровья, не справляющийся со своими болезнями, проводит свою жизнь не в уединении, а, напротив, был бы вынужден бороться и состязаться с сильными и крепкими людьми.
Есть три рода людей: одни — философы, другие — честолюбцы, третьи — сребролюбцы. ..И есть три вида удовольствий соответственно каждому из этих видов людей.
Покой только тогда и будет удовольствием, если его сопоставить со страданием, и, наоборот, он будет страданием в сравнении с удовольствием. Но с подлинным удовольствием эта игра воображении не имеет ничего общего? в ней нет ровно ничего здравого, это одно наваждение.
У кого нет опыта в рассудительности и добродетели, кто вечно проводит время в пирушках и других подобных увеселениях, того, естественно, относит вниз, а потом опять к середине, и вот так они блуждают всю жизнь. Им не выйти за эти пределы: ведь они никогда не взирали на подлинно возвышенное и не возносились к нему, не наполнялись в действительности действительным, не вкушали надежного и чистого удовольствия; подобно скоту они всегда смотрят вниз, склонив голову к земле… и к столам: они пасутся, обжираясь и совокупляясь, и из-за жадности ко всему этому лягают друг друга, бодаясь железными рогами, забивая друг друга насмерть копытами — все из-за ненасытности, так как они не заполняют ничем действительным ни своего действительного начала, ни своей утробы.
Всего дальше отходит от разума то, что отклоняется от закона и порядка [вещей].
Легче лепить из слов, чем из воска или других подобных вещей.
Чтобы и такой человек управлялся началом, подобным тому, каким управляются лучшие люди, мы скажем, что ему надлежит быть рабом лучшего человека, в котором господствующее начало — божественное. Не во вред себе должен быть в подчинении раб, напротив, всякому человеку лучше быть под властью божественного и разумного начала, особенно если имеешь его в себе как нечто свое; если же этого нет, тогда пусть оно воздействует извне, чтобы по мере сил между всеми нами было сходство и дружба и мы все управлялись бы одним и тем же началом.
У человека, который не скрывается и подвергается наказанию, звероподобное начало его души унимается и укрощается, а кроткое высвобождается, и вся его душа в целом, направленная теперь уже в лучшую сторону, проникается рассудительностью и справедливостью наряду с разумностью, причем становится настолько же более ценной, чем тело — хотя бы и развивающее свою силу, красоту и здоровье, — насколько вообще ценнее тела душа.
Применительно к каждой вещи умение может быть трояким: умение ею пользоваться, умение ее изготовить и умение ее изобразить.
В несчастьях самое лучшее — по возможности сохранять спокойствие и не возмущаться: ведь еще не ясна хорошая и плохая их сторона, и, сколько ни горюй, это тебя ничуть не продвинет вперед, да и ничто из человеческих дел не заслуживает особых страданий, а скорбь будет очень мешать тому, что важнее всего при подобных обстоятельствах.
Мало кто отдает себе отчет в том, что чужие переживания неизбежно для нас заразительны: если к ним разовьется сильная жалость, нелегко удержаться от нее и при собственных своих страданиях.
Ни почет, ни деньги, ни любая власть, ни даже поэзия не стоят того, чтобы ради них пренебрегать справедливостью и прочей добродетелью.
Все губительное и разрушительное — это зло, а хранительное и полезное — благо.
Не оставит о нем попечения тот, кому он подобен.
Добродетель не есть достояние кого-либо одного: почитая или не почитая ее, каждый приобщится к ней больше либо меньше. Это — вина избирающего: бог невиновен.
Душа непременно изменится, стоит лишь избрать другой образ жизни.
В жизни всегда надо уметь выбирать средний путь, избегая крайностей.
Хорошему поэту, чтобы его творчество было прекрасно, необходимо знать то, чего он касается, иначе он не сможет творить.
